Фото: Егор Шабанов

— Вы рассказывали о том, что периодически приезжаете в Таджикистан, а в 2021-м были в Кыргызстане и Казахстане в рамках «16 дней против насилия» и работы своего фонда SILSILA. Но при этом раньше концерты вы не давали в этих странах. С чем это связано?

Дело в том, что, помимо вас, последние полгода в Ташкент приезжает много российских музыкантов, которых ещё пять лет назад сложно было представить на ташкентской сцене. Из-за этого может сложиться впечатление, что страны ЦА стали «запасным аэродромом» для российских музыкантов, которые раньше даже не рассматривали наши страны для выступлений. Что вы об этом думаете?

— Нет, я не согласна с такой позицией. К тому же не стоит забывать о том, что сейчас немало российских граждан находится вне страны. Мы не раз пытались организовать гастроли в этих регионах, но по ряду причин не удавалось. Отчасти это было связано с техническими возможностями на местах, сложностями обеспечить технический райдер артистов.

За последние восемь месяцев изменилась и ситуация, и возможности: появилось больше оборудования, его стали завозить, появились новые промоутеры, технические директора и другие специалисты, которые раньше работали на больших площадках в России. И это даёт больше возможностей.

У меня и раньше бывали предложения выступить и в Казахстане, и в Узбекистане, и в Таджикистане, но что-то постоянно не срасталось, в основном со стороны организаторов. Сейчас действительно всё складывается хорошо.

Нынешние концерты («Неотменяемого тура» — прим. ред.) особенные для меня ещё и потому, что я не могу сейчас выступать в России. Рада, что есть зритель, сцена и возможность жить музыкальной жизнью.

— Ваш последний клип «Now or never» был снят в Кыргызстане. Расскажите о том, как вы создавали эту историю и планируете ли ещё какое-то сотрудничество со странами ЦА?

— Действительно, это настоящая история о первой в Кыргызстане женской хоккейной команде. В клипе всего два постановочных кадра, остальные сцены документальные, частично взятые из кинофильма Айкокуль Ибраевой об этих девушках.

Я узнала о режиссёре фильма и этой истории, когда приехала в Бишкек с миссией своего фонда SILSILA в декабре 2021 года. Мне важно было познакомиться с местными сообществами, которые занимаются темами гендерного насилия. Там в организации «ООН Женщины» мы встретились с Айей (Айкокуль Ибраева — прим. ред.).

Меня в период моего эмоционального спада и депрессивного состояния эта история очень вдохновила и заставила вспомнить, что надо мечтать. Я захотела, чтобы об этой истории узнало больше людей. К тому же важно было привлечь внимание к проблеме женского хоккея, особенно в странах Центральной Азии. С этим в принципе есть проблемы во всём мире, женский хоккей не настолько массово популярен и финансируем, как мужской. Нам действительно удалось сделать немало для девушек. К команде обращаются, предлагают помощь.

Если говорить о том, планируем ли мы что-то ещё… На мой взгляд, такие вещи невозможно спланировать. Могу сказать, что, если в эту поездку я встречу вдохновляющую историю в Ташкенте или другом городе, это обязательно превратится в какой-то спецпроект.

— SILSILA позиционируется как фонд, который помогает людям в трудных жизненных ситуациях, при этом делая акцент на домашнем насилии и помощи беженцами. Расскажите подробнее об этой работе, оказываемой помощи, сотрудничестве с правозащитниками или, возможно, госструктурами в наших странах.

— Существует много фондов как в мире, так и в странах СНГ, которые работают с проблемой домашнего насилия. Мы не придумывали нового. Единственное, чем отличаемся, — наши сотрудники оказывают юридическую или психологическую помощь, стараясь разговаривать на языке пострадавшей или пострадавшего. Для нас это важно, так как мы с моей мамой (соучредителем фонда — прим. ред.) прошли через этот опыт. Мы не знали, куда обратиться, когда уехали из Таджикистана в Россию из-за войны, я только начала учить русский язык. Изначально фокус нашего внимания был направлен в сторону самых уязвимых сообществ: беженцев, мигрантов, людей без гражданства, тех, кто не может получить помощь от государства, поскольку у них проблемы с документами. Хотя по идее, даже если у тебя не в порядке документы, обращаться за помощью нужно, если твоя жизнь или здоровье под угрозой.

Но многие женщины, которые уезжают с семьями от войн или плохой жизни, на заработки, оказываются в чужой стране без документов, знания законов, понимания, как адаптироваться. Во всём этом сложно разобраться, если ты не знаешь языка, а если ещё в твоей семье присутствует домашнее насилие — тем более. Исследования и наш собственный опыт работы показывают, что в семьях, где финансовая ситуация нестабильная, или в семьях, бегущих из регионов военных конфликтов, люди несут травмы в себе. Если они не работают с психологом, если их жизнь не стабилизируется, а базовые потребности не восстанавливаются, то высок риск возникновения домашнего насилия в семье. Такое мы, к сожалению, часто наблюдаем среди наших подопечных.

Мы ездили в Казахстан, Кыргызстан, Чечню, Владикавказ — те регионы, откуда часто приезжают на заработки в крупные города России. Зачастую именно они подвергаются дискриминации по различным признакам. В работе с людьми из разных регионов важно учитывать культурный и религиозный аспект, их менталитет, взгляды на права женщин в каждом конкретном обществе. Я сама из Таджикистана и прекрасно понимаю, как это работает.

Фото: Полина Набока

Многие женщины, живущие в традиционных обществах, отвергают, например, идеи феминизма как некие «европейские ценности», чуждые им. Но на самом деле идеи свободы и прав — всеобщие, они не зависят от пола, просто о них нужно говорить на разных языках, через разные взгляды. Необязательно называть такую работу феминистской, речь идёт об элементарных правах женщин: тебя не должны бить, насиловать, ты можешь жить счастливо, ты имеешь на это право, ты ни в чём не виновата.

— В вашей работе вы замечали какие-то изменения в ситуации с мигрантами из ЦА с началом войны?

— В первое время, когда уходили большие компании с рынка, к нам обращалось много людей, которые остались фактически на улице. Но они продолжили искать работу. Трудовые мигранты по большей части заняты физическим трудом, они достаточно подвижные и легко адаптируемые.

Понимаете, у нас с вами есть возможность говорить о глобальных проблемах, которые происходят в мире и в наших странах, потому что мы находимся в привилегированном положении. Люди, которым необходимо прокормить семью, работать 24/7, чтобы заработать на самом деле не очень большие деньги, не вдаются в подробности, что происходит, к чему мы идём и какой нас ждёт кризис. И их можно понять. То, с чем сталкиваются мигранты, беженцы, вряд ли сможет понять человек, который не прошёл через это сам.

— Сталкивался ли ваш фонд со случаями мигрантов, которые пошли воевать для ускоренного получения гражданства, что недавно пообещало руководство РФ?

— Нет, пока мы с такими ситуациями не сталкивались. Но, к сожалению, эта практика часто используется правительствами разных стран. С другой стороны, я считаю, это вопрос индивидуальной человечности. Не думаю, что любой может пойти воевать только ради гражданства.

— Вы часто говорите о своём опыте человека без гражданства и о том, что для вас Россия стала в итоге домом. Можете ли сейчас пояснить, что для вас значит «дом»? И важна ли для вас какая-то идентификация себя с точки зрения национальности или происхождения? На мой взгляд, состояние сложности (либо даже невозможности) какой-то чёткой самоидентификации очень ясно обозначено в текстах песен «Недославянка» и Russian Woman. И по-моему, это близко многим жителям мультикультурного Узбекистана и соседних стран.

— Это очень индивидуально. Я много лет не чувствовала себя своей, где бы я ни находилась. Долго считала, что дом — это те, кто меня окружает, кто воспитывает, близкие, которые рядом.

А потом случилось внутреннее осознание, что Россия — мой дом. При всей трудности нынешней ситуации и информационной повестки в целом я остаюсь на позиции человека, который любит Россию. Меня эта страна приняла, когда я и мама были беженками. Меня окружали и окружают сейчас добрые и прекрасные люди, милосердные, образованные, которые не поддерживают войну. Такие люди меня сформировали, и этот процесс формирования продолжается до сих пор.

Когда я приезжаю в Таджикистан, чётко понимаю, что здесь родилась, пробуждаются какие-то спящие в обычной жизни ощущения. Даже акцент у меня появляется.

Я долго жила с ощущением, что меня заставляют выбирать: быть таджичкой или русской. А я живу в России, но у меня много друзей, родившихся не здесь. Россия — многоконфессиональная и интернациональная страна. И в какой-то момент я поняла, что внутри меня соединяется много граней, которые я получила как от России, так и от Таджикистана, и меня это делает только лучше.

Я надеюсь дожить до того момента, когда не будут важны национальность, цвет кожи, ориентация. Я сама живу так, но, как показывает практика, так же чувствуют далеко не все.

Фото: Полина Набока

Это очень интересно, что я постоянно сталкиваюсь с каким-то неприятием: раньше — из-за того, что я не русская, а теперь из-за действий страны, в которой я живу, из-за того, что я русская. К сожалению, мир всё ещё полон расизма.

На мой взгляд, будущее мира строится на людях, которые не могут или не хотят идентифицировать себя с точки зрения национальности. И их становится всё больше: люди покидают свои страны, мигрируют, знакомятся с другими культурами, имеют возможности жить в других местах.

Один из музыкантов сказал, что люди становятся расистами, когда слишком мало знают и видят «других», когда они судят о них по новостям или внешней информации. Эта мысль очень откликается во мне. Я действительно могу сказать, что по-настоящему понимать мир стала в тот момент, когда появилась возможность путешествовать. Но тут мы снова возвращаемся к тому, что это, к сожалению, привилегия, доступная не всем.

— Сейчас мы наблюдаем обратную волну миграции из России в страны Центральной Азии. Среди приезжающих к нам есть люди, которые покидают Россию по разным причинам. При этом мы видим, что среди них есть тренд на избегание терминов «мигрант» или «беженец», их заменяют более приятными и изысканными «релокант» или «экспат». У некоторых присутствует взгляд сверху: мы приехали на периферию и будем здесь учить местных (IT, искусству и т. п.). Как вы думаете, смогут ли россияне, прежде относившиеся к мигрантам из ЦА свысока и сейчас оказавшиеся в похожем положении, получить «прививку от колониализма»?

— Сложно отвечать за других. Но в первую очередь, конечно, хотелось бы сказать «спасибо» тем, кто остаётся гостеприимным. Не хочу никого судить. Я, например, знаю ситуации, когда людям не хотели сдавать квартиры, потому что они россияне. Я повидала всякое, но всё равно считаю, что это неправильно. Даже когда ты в прошлом столкнулся с неприятием по отношению к себе из-за национальности, не нужно отвечать тем же. Этот замкнутый круг национализма должен остановить кто-то мудрый, кто перестанет отвечать.

Несмотря на то, что я испытала на себе из-за своей национальности, стараюсь отпускать это и не задерживать внутри. Даже не люблю шутки и анекдоты на национальные темы.

— В одном из интервью, комментируя свою композицию Soldier, вы сказали, что «о боли можно говорить тихо». Для вас как для артиста боль и творчество связаны? И если да, то как именно?

— Конечно, связаны, потому что одно порождает другое. Хотелось бы, чтобы наступил такой прекрасный момент, когда не боль будет порождать искусство, а счастье. Мы недавно говорили с подругой, как много сейчас появляется произведений, которые отражают то, что происходит сегодня, многие творческие люди создают очень сильные работы. Но это не стоит того, чтобы шла война.

— Было ли в вашей практике такое, чтобы радость и счастье становились источником вдохновения? 

— Так у меня было с песнями на тему принятия себя. Да, так или иначе это болезненные истории. Но в тот момент, когда их писала, я была счастлива, что наконец себя ощущаю красивой, желанной. 

Сейчас вообще есть потребность в каких-то светлых песнях — произведениях, где есть надежда. Хотелось бы во что-то верить. Сегодня мне это не кажется банальным.

Фото: Полина Набока

— Есть разные взгляды на то, как искусство может быть связано с актуальной повесткой или текущей реальностью. Одни следуют тезису «искусство вне политики». Другие считают, что настоящий художник не может не отражать или не высказываться о том, что происходит вокруг, и что их творчество неотделимо от личной позиции, которую важно транслировать через свои произведения. Третьи считают, что следует разделять творчество и свои взгляды, но их надо высказывать и доносить до своей аудитории, особенно если обладаешь некоторым влиянием. Какая позиция вам ближе?

— Ну мне точно не близка позиция, когда ты в ходе какого-то активистского жеста убиваешь одно, спасая другое.

Мне кажется, сейчас сложно оценить, кто какую позицию на самом деле занимает и кто что создаёт. Подобные вещи будут ярче видны только по прошествии времени. Например, меня очень вдохновляет Боб Дилан, которого запрещали в Америке за то, что он высказывался против войны во Вьетнаме. И более восьми лет он не мог выступать. Но продолжал писать музыку, которая на тот момент стала музыкой протестного антивоенного движения.

Я за то, чтобы продолжать делать то, что умеешь. Это сложно, потому что часто опускаются руки. Моментами хочется кричать, умолять, но это деструктивно. На личном уровне контролировать то, кто ты, как ты сам поступаешь, как ты общаешься с близкими, как реагируешь на происходящее, — это сложнее всего. Библейская фраза «начни с себя» очень актуальна для меня сегодня. Если ты выступаешь за мир, то и сам должен соответствовать этому, а соответствовать непросто.

— Искусство что-нибудь должно?

— Должно жить.