Махмуд Шарифович плакал.

Он уже не знал, сколько времени прошло с того дня, как его отправили в психбольницу (как это произошло можно узнать тут – прим. ред.). В первые дни он пытался поговорить с персоналом и объяснить им ситуацию. Это, разумеется, не помогло. После он стал требовать, чтобы ему устроили встречу с адвокатом, с омбудсменом, с представителем ЕСПЧ, с Папой Римским, хоть с кем-то. Спустя неделю его вызвали в зал свиданий. Ждал его там не Папа Римский и даже не Садхгуру, а судья. Тот самый судья, друг детства, который его сюда упёк.

Разговор с ним, разумеется, ни к чему не привёл. В конце-концов тот сердито бросил:

– Ты и правда нездоров, Мудик, ты серьёзно болен и здесь тебе самое место, если думаешь, что после того, что ты натворил, тебе позволят оставаться на свободе!

Дни напролёт Махмуд Шарифович писал письма, обращения, жалобы и отдавал врачу, чтобы их направили в соответствующие инстанции. Это продолжалось две недели, пока однажды Махмуд Шарифович не узнал в клочке бумаги в туалете обрывок своего письма.

Однажды он попытался пробежать в зал свиданий и рассказать о своей ситуации статному мужчине в дорогом костюме, пришедшему повидать своего душевнобольного брата. После этого Махмуда Шарифовича перевели в одиночную палату и выходил он оттуда лишь в сопровождении санитаров. По ночам он размышлял о том, как это всё нелепо получилось. Иногда он барабанил по двери и кричал о том, что он здоров и ни в чём не виновен.

Потом Махмуда Шарифовича начали лечить. Пять дней подряд рано утром его обливали ледяной водой и заставляли бегать спринт во внутреннем дворике больницы. После этого три дня о нём никто не вспоминал, палату не открывали, скудная пища и бутылочка воды появлялись на столике у его кровати будто бы сами собой.

На четвёртый день глубокой ночью прямо под ухом Махмуда Шарифовича раздался очень громкий и очень неприятный писк. Пищал один из санитаров в детскую дудочку.

– Подъём, дурачок! – сказал он, – у тебя процедуры!

Всю ночь до утра Махмуда Шарифовича лечили электрошоком. Утром обессилевшего и измождённого его внесли в палату и оставили на кровати. Позже, прийдя в себя, он заметил, что в палате больше нет часов.

После этого время потеряло смысл. Махмуд Шарифович засыпал, просыпался, ел, маялся бездельем и скукой, снова засыпал. Иногда его внезапно будили самым бесцеремонным способом: то дудочка, то ведро ледяной воды, то его просто скидывали с кровати на пол; а после «у дурачка были процедуры».

Однажды он проснулся от качки. Оказалось, что он на носилках, которые несут незнакомые санитары. Увидев, что он проснулся, один из них приложил палец к губам, а после прошептал – Махмуд Шарифович, не шумите, нельзя, чтобы настоящие санитары услышали.

Несли его долго, и попутно объясняли – он-де, стал героем и вообще иконой для немногих граждан небезразличных к судьбе Родины, сейчас его вызволят из этого адского места, его осмотрит хороший врач, он получит время на реабилитацию, а потом станет наставником для тех, кто будет бороться за то, чтобы то, что случилось с ним, не повторилось больше ни с кем.

После многих минут хождения по извилистым тёмным коридорам, Махмуда Шарифовича внесли в какую-то комнату и закрыли дверь.

Внезапно включился свет, ослепительно яркий, бьющий будто отовсюду. Над Махмудом Шарифовичем невесть откуда возник уже знакомый санитар.

– Подъём, дурачок! У тебя процедуры!

***

Махмуд Шарифович плакал. Он не знал, сколько он уже здесь, он почти не помнил, как он сюда попал. Он знал лишь одно – он болен. Он очень, очень болен, и его нужно лечить. Он заболел, тронулся рассудком и сделал что-то очень нехорошее, но врачи и санитары ему помогут, он снова будет здоров!

Сквозь поток мыслей стало пробиваться новое ощущение. Махмуд Шарифович слышал звуки. Бренчал танбур, пищал гиджак, стучала дойра. Это был маком, и каким же красивым он был после целой вечности, наполненной лишь стуком сердца, треском электродов и криками санитаров. Махмуд Шарифович сам не заметил, как начал постукивать в ритме и подпевать. А когда маком кончился, Махмуд Шарифович впервые за долгое время уснул спокойным сном.

Макомы стали ставить регулярно. Для Махмуда Шарифовича они стали часами, отмеряющими время и бальзамом, залечивающим раны его души и разума. Он осознал, что очень любит маком. С каждым днём ему становилось всё лучше.

Наблюдавшие за Махмудом Шарифовичем врачи поспешили сообщить об эффекте макомов “наверх”. Вскоре пришёл ответ и после этого каждый вечер из больницы уходили подробные отчёты о влиянии макома на пациентов.

***

С каждым новым прослушиванием макомов Махмуд Шарифович узнавал о себе всё больше нового. Он понял, что он невероятно сильно любит свою Родину. Он понял, что он безмерно уважает представителей власти и готов помочь им чем угодно. Он осознал, что бесконечно признателен многоуважаемому президенту за все его свершения и поддерживает любое его начинание. Любое, даже то, о котором он ещё не знает, даже те, о которых никогда не узнает.

Махмуда Шарифовича стали снова выпускать из палаты. Макомы теперь ставили не дважды в день, а по 5-6 раз. Не всем пациентам это нравилось, некоторые возмущались, а двое буйных даже попытались поднять бунт. Но очень скоро их всех стало не видно – кого перевели в закрытые одиночные палаты, кого отправили в другие больницы. А макомы стали ставить по десять раз в день, а иногда и чаще.

В один из таких дней Махмуда Шарифовича вызвали к главврачу. Там его напоили вкусным горячим чаем, сообщили, что он выздоровел и вернули его личные вещи.

***

Глубоко вдохнув, Махмуд Шарифович толкнул дверь больницы и вышел на улицу. День был погожий: воздух свеж, в небе яркое солнышко и радуга в цветах государственного флага, пухлые белые облачка складывались в государственный герб. Улицы были полны людьми в национальной одежде. Кто-то только шёл на работу с хурджуном под мышкой, кто-то обедал, заедая виноградный мусаллас пловом, дети катались по скверу на ишаках, то и дело кто-то падал на асфальт в пароксизме повторяя патриотические лозунги снова и снова, стены зданий пестрели портретами и цитатами многоуважаемого президента и отовсюду – из громкоговорителей, из радиоприёмников, из автомобилей и магазинов, из смартфонов и беспроводных динамиков очень громко звучал маком.