***

Махмуда Шарифовича совсем не интересовал ни референдум, ни его результаты. Он только что намазал кусок хлеба толстым слоем чёрной икры и откусил от него, блаженно зажмурив глаза. Книга Махмуда Шарифовича с его воспоминаниями о том, как ему удалось остановить гражданскую войну между сторонниками Кракозии и Арулько, имела невероятный успех и продавалась так хорошо, что на отчисления с продаж он смог купить себе большой дом с садом, личный дирижабль и пепельницу, которой, якобы, пользовался сам Черчилль. Он отовсюду уволился и проводил дни, чередуя гедонистический отдых с написанием своей следующей книги — монументального труда о влиянии автомобильной тонировки на международную экономику и геополитику.

Поедание бутерброда с икрой было прервано бесцеремонным стуком в дверь: поддавшись мимолётному порыву, Махмуд Шарифович решил поставить себе дверной молоток вместо звонка, и теперь гости к нему стучались.

За дверью стояли двое мужчин — у одного на шее был чёрный галстук в серую клетку, у второго рубашка была застёгнута на все пуговицы, а воротник упирался в четвёртый подбородок, будто тот хотел удушить себя, и одна женщина, пухленькая, с самыми круглыми щеками на свете и слащавым выражением лица.

— Махмуд Шарифович, — сказал Галстук, — вы, этсамое, нужны родине и народу.

— Благодарю вас, — ответил Махмуд Шарифович, — очень польщён, но я не даю автографов и не приветствую встречи с поклонниками.

— Махмуджон, дорогой, вы не поняли, — встряла щекастая тётка, — у вас есть долг, который нужно исполнить. Вы не проголосовали на референдуме!

Махмуд Шарифович не голосовал принципиально. Он, подобно многим другим из его поколения, верил, что его голос ничего не решает. Что всё подтасуют как надо, вбросят, обсчитают, что какой нужен результат “большому брату”, такой и будет. Всё это он и высказал Галстуку и его товарищам.

— Махмуджон, дорогой, вы ужасно неправы, ваш голос имеет значение, очень большое значение! — затараторила тётка. — Где была бы эта страна, если бы мы не прислушивались к гласу народа, скажите, пожалуйста? На нас смотрит весь мир, укажоним, мы просто обязаны…

Тут, перебив тётку, в разговор включился молчавший до сих пор Подбородок:

— Моя уважаемая коллега хочет сказать, что вот прямо сейчас у вашего голоса решающее значение, Махмуд ака. Видите ли, мы провели подсчёт, и оказалось, что мнения разделились поровну. 50 на 50. Даже после того, как мы быстренько нашли нарушения и испорченные бюллетени и аннулировали их, всё равно голосов “за” и “против” оказалось поровну. А из всего населения не голосовали только вы. Нам нужен ваш голос. Вы повлияете на историю, вы решите судьбу страны!

— Всё будет, этсамое, строго по закону, — встрял Галстук. — Мы, этсамое, организуем для вас отдельный, этсамое, пункт голосования со всем необходимым оснащением. Вы придёте туда завтра и, этсамое, проголосуете.

Это всё для Махмуда Шарифовича звучало очень лестно. После его прошлых приключений ему понравилось влиять на историю. Он воодушевился, но внезапно понял, что не знает, какой вопрос вынесен на голосование. Естественно, он сразу же об этом спросил.

— Махмуджон, ну как вы можете такое спрашивать? Я же говорю, это очень важное решение, которое имеет несравнимое ни с чем влияние на то, как будет дальше развиваться наша прекрасная Родина в эту непростую эпоху, когда мы открываемся миру, когда глаза всех цивилизованных…

— Моя уважаемая коллега, — снова заговорил Подбородок, — хочет сказать, что голосовать вы будете за очень важный в общественно-политической жизни страны вопрос.

— Хорошо, я понял, это всё очень важно и очень возвышенно. Но в чём этот вопрос состоит? За что я голосую? Или против чего?

Троица переглянулась.

— Этсамое, Махмуд Шарифович, разве для вас недостаточно того, что ваш, этсамое, голос, имеет решающее значение? Зачем вам ещё что-то, этсамое, знать?

— Махмуджон, понимаете, от исхода референдума зависит, станет ли наша Родина новым Лихтенштейном или старым Сомали, мы стоим на пороге новой эпохи, целой новой истории. Миллионы наших сограждан, десятки зарубежных лидеров…

— Моя уважаемая коллега хочет сказать, что исход голосования невероятно важен, настолько важен, что терять время, вдаваясь в детали, преступно. Не в юридическом смысле, естественно, но вы же понимаете.

— Вы, этсамое, приходите завтра в любое удобное для вас, этсамое, время, хорошо?

Весь следующий час Махмуд Шарифович ругал себя за то, что в своё время отменил Интернет. По телевизору и в газетах никакой внятной информации не было, только высокопарные лозунги. Уже проголосовавшие соседи и друзья тоже ничего объяснить не смогли, только и говорили, что про невероятную важность, про поворотный момент, про глаза всего мира, прикованные к Родине.

Спустя два часа Махмуд Шарифович пришёл в ближайший офис правящей партии.

— Гражданин, а почему вы спрашиваете? — удивлялся клерк. — Референдум уже прошёл, все, кто хотел, проголосовали, к чему эти вопросы? Вы меня, конечно, извините, но это что, провокация?

Полчаса объяснений не помогли. Юноша весь побледнел и в конце концов вызвал охранников, чтобы они вывели «этого подозрительного мужчину» из здания.

В городской администрации Махмуда Шарифовича спросили, кто научил его задавать такие вопросы и сколько ему платят. В приёмной министерства юстиции дородный мужчина в шляпе поинтересовался, уж не против ли политики уважаемого президента Махмуд Шарифович?

В службе единого окна Махмуду Шарифовичу не сказали совсем ничего. И вопросов никаких задавать не стали. А женщина в справочной сказала, что напишет на него заявление в полицию. И неважно, что она называется по-другому.

***

Утро следующего дня Махмуд Шарифович встретил очередным бутербродом с икрой. После завтрака он много думал и написал ещё две страницы текста про тонировку. Затем долго парился в сауне и принял ванну с морской солью и неморской пеной.

Вечером в дверь постучали. Та же троица.

— Махмуджон, что это такое, как вы можете быть настолько безразличны к судьбе своей страны, своего народ, да если на то пошло, всего региона, а то и мира?! Вас взрастил хлеб, который родила эта земля, ледники в горах таяли, чтобы вы могли напиться, наш уважаемый правитель создал беспрецедентные условия…

— Моя уважаемая коллега хочет сказать, что день кончается, а вы так и не проголосовали. А ведь мы вас ждём.

— Если хотите, мы, этсамое, бюллетень и урну принесём прямо к вашим, этсамое, дверям?

— Уважаемые, я всё ещё не знаю, за что голосую, я не готов. Вчера весь день пытался что-то выяснить, но так и не смог. Приходите завтра или объясните мне сейчас!

Тётка взбесилась.

— Ты мне тут не это, юнец! Быстро иди голосовать! Ты что, самый умный? Или самый важный? Ты что о себе вообще воображаешь, ты почему спрашиваешь всякое?! Я с самого начала чувствовала, что ты какой-то мутный! Спрашиваешь разное, ходишь везде, стоишь там, где нельзя стоять! Да я тебе сейчас такое…

— Моя уважаемая коллега хочет сказать, что ваше нежелание проголосовать нас удручает. И способ, который вы выбрали, чтобы уклониться от голосования, несколько неразумный.

Тут у Махмуда Шарифовича кончилось терпение.

— ДА ХОЧУ Я ПРОГОЛОСОВАТЬ, ОБОРМОТЫ, ХОЧУ!!! НО Я ЖЕ ДОЛЖЕН ЗНАТЬ, ЗА ЧТО! ПОЧЕМУ МНЕ НИКТО НЕ МОЖЕТ ВНЯТНО ОБЪЯСНИТЬ?!

— Махмуд, этсамое, Шарифович. Вы поосторожнее. Ваша, этсамое, агрессия, до добра не доведёт. Мы, вообще-то, этсамое, государственные служащие, не бездельники какие-то, уважаемые, этсамое, люди. А вы на нас, этсамое, кричите.

Злой до чёртиков Махмуд Шарифович захлопнул дверь и прокричал, закрывая защёлку: — А вот не пойду! Пока не расскажете, никуда не пойду, никакого голосования не будет!

Троица ещё какое-то время безуспешно пыталась убедить Махмуда Шарифовича отдать свой голос. Поняв, что это не сработает, они уехали. А ещё через час дом оцепила гвардия. Привезли профессионального переговорщика, который очень долго через мегафон объяснял Махмуду Шарифовичу, что если он добровольно проголосует, его за всё простят. Ещё позже к дому подтянулась бронетехника и вертолёт с прожекторами.

***

В полночь приехал спецназ и взял дом штурмом. Махмуда Шарифовича обвинили в создании помех волеизъявлению народа и в попытке подрыва конституционного строя. После заявлений свидетелей (клерка из офиса партии, сотрудника горадминистрации и женщины из справочной) к объявлениям добавились шпионаж и диверсии в пользу злонамеренных внешних сил. Но всё обошлось. Судья оказался другом детства Махмуда Шарифовича и, подёргав за определённые рычаги, смог добиться того, чтобы Шарифовича признали невменяемым и отправили в дурку.

А референдум об установке памятной плиты в честь основателя города признали недействительным и запланировали провести повторно в конце года.